Лингвист Василий Харитонов рассказывает, почему дети не могут выучить в школах родной язык, кому нужны языковые приложения и есть ли шанс возродить язык, на котором сейчас разговаривают несколько десятков человек.

Период с 2022 по 2032 год объявлен ООН Международным десятилетием языков коренных народов. Генеральная Ассамблея Организации Объединенных Наций объяснила это тем, что число носителей языков коренных народов сокращается во всем мире, необходимы срочные и действенные меры, чтобы остановить данный процесс. В России, несмотря на то, что проводится огромное количество мероприятий, родные языки изучаются в школах, издаются учебники, словари, тенденции те же, что и во всем мире. Многие представители коренных малочисленных народов забывают родную речь. Можно ли как-то остановить этот процесс и возродить языки коренных малочисленных народов, рассказал «КМНСОЮЗ-NEWS» руководитель проекта «Страна языков», сотрудник Научного центра по сохранению, возрождению и документации языков народов России Института языкознания РАН Василий Харитонов.

– Василий, откуда у вас страсть к языкам коренных малочисленных народов? Почему вы решили заниматься их изучением и популяризацией?

– Я не знаю, откуда брать эту точку отсчета. Когда я смотрю на свою жизнь, то понимаю, что даже в детстве я чем-то подобным занимался. Я жил в Москве, так сложилось, что пошел в школу, где было много ребят-грузин. И вскоре они ко мне стали обращаться, спрашивать, как писать ту или иную букву по-грузински. Это был мой первый опыт языкового активизма.

Будучи в старших классах, я занимался в Школе юного филолога при МГУ, правда, в итоге поступил учиться на инженера. Получил диплом, устроился на серьезную, но скучную работу и искал себе хобби. Случайно стал изучать один из юкагирских языков, он меня увлек. Тогда же я познакомился с людьми, которые изучают языки малых народов и стремятся их сохранить. Я подключился к этому движению, но тогда, признаюсь, меня всерьез никто не воспринимал. В глазах лингвистического сообщества я был «какой-то инженер». Тогда я отучился на лингвиста в магистратуре, и с тех пор это стало для меня важной деятельностью.

В прошлом году это официально стало моей профессией, я устроился в Институт языкознания РАН в Научный центр по сохранению, возрождению и документации языков народов России. Он создан совсем недавно, фактически это первое федеральное учреждение такого рода. Центры по сохранению языков есть в ряде национальных республик, но, например, учреждений, занимающихся оживлением языков коренных малочисленных народов, нет вообще. Задача центра вести системную работу в этом направлении. Надеюсь, все получится.

– Вы сейчас плотно занимаетесь нанайским языком. Почему именно им?

– Однажды я понял, что юкагирским я всерьез заниматься не смогу, слишком далекие расстояния, сложно выезжать к носителям. К тому же спасением юкагирских языков занимаются несколько языковых активистов. И я стал искать язык, по которому нет деятельности по оживлению. Среди прочих мне попался нанайский язык, я решил заняться им. Оказалось, что это совсем непросто.

Когда решаешь выучить какой-то язык, в первую очередь надо понять, какие для этого есть ресурсы.

Да, были учебники, но зачастую они составлены так, что без учителя в них разобраться нереально даже взрослому. Помимо пособий нужны тексты на языке, книги. Сейчас я свободно читаю повести на нанайском, но еще лет пять назад я осваивал язык по устаревшим методам, читал редкие книжки, пытался со словарем разбирать, что там написано. При такой системе есть шанс, что когда-нибудь ты начнешь понимать язык, но говорить с большой вероятностью не сможешь никогда.

Увы, эта методика популярна до сих пор, и в большинстве своем родные языки, да и иностранные, в образовательных учреждениях преподаются именно так. Спустя некоторое время  я познакомился с носителями, они мне стали помогать. Например, со мной занималась замечательная женщина, руководитель фольклорных ансамблей «Сиун» и «Тасима» Нина Павловна Гейкер. Мы с ней раз в неделю созванивались минут на 40 и говорили на нанайском. Это позволило подтянуть уровень, но, признаюсь, до сих пор быструю речь я разобрать не всегда могу.

– А сколько языков вы вообще знаете? Какой язык сложнее в изучении: нанайский или английский?

– У меня достаточно скромные языковые способности. Более-менее сносно я общаюсь по-нанайски, может быть, чуть хуже по-мансийски, есть какие-то поверхностные знания бурятского. Вот юкагирский я, наверное, уже совсем подзабыл. Из иностранных – английский и китайский, но после того, как позанимаешься языками России, иностранные уже не интересны.

Лингвист быстро разбирается в структуре языка, понимает его суть, а дальше уже дело техники – запомнить слова. Нанайский учить было значительно сложнее, чем английский. Но не потому, что он сложнее, наоборот. Причина в другом – ресурсы. Когда мы учим английский, у нас есть тысячи возможностей: учебники, словари, компьютерные игры, мультфильмы. На нанайском ничего такого нет. Поэтому когда мы говорим о сохранении языков коренных малочисленных народов, первым делом нужно поднимать вопрос о создании базы, как современных учебников, так и контента. Один мой друг, марийский языковой активист, однажды сказал, что если на марийский будет переведена тысяча мультфильмов, то это станет хорошим началом для его дочери. Нужно стремиться к такому разнообразию.

– На марийском языке говорит около 400 тысяч человек в стране. А как быть коренным малочисленным народам, где осталось всего несколько десятков носителей? Как им создавать это контентное разнообразие?

– На самом деле нужно сохранять все языки. Потому что те процессы, которые сейчас, например, происходят с бурятским языком, уже пережил нанайский около 50 лет назад.

Если же говорить про языки коренных малочисленных народов, то у меня нет розовых очков. Сохранение языков пока не стало общим масштабным трендом, и я понимаю, что все массово не заговорят сейчас по-нанайски. В первую очередь важно сохранить язык, на этом этапе можно обойтись без тысячи мультфильмов.

Например, вполне можно постараться, чтобы какое-то количество нанайских детей, например, 15, освоили нанайский язык наравне с русским. Они будут прекрасно говорить по-нанайски, сохранят его, а уже через 20-30 лет могут оказаться совсем другие условия для сохранения языков.

За последние годы произошло серьезное переосознание языков как ценности, а, например, 50 лет назад такого не было совсем. Поэтому если какое-то количество людей будут знать языки, то мы продлим жизнь языка на несколько десятилетий, а за это время уже очень много чего можно будет сделать: снять тысячу мультфильмов, перевести мировую классику, это не так уж долго даже для языка типа нанайского. Сейчас мы с коллегами создаем стратегию для нанайского языка на ближайшее десятилетие, у нас есть надежда, что к 2032 году его позиции будут более уверенными.

– Родные языки изучаются в школах, регулярно издаются новые учебники, разрабатываются методики. Что нужно сделать, чтобы ученики говорили на родных языках вне уроков?

– Я за свою жизнь пока что не встречал ни одного человека, который благодаря школьным урокам смог бы общаться на языках коренных малочисленных народов. И это связано с рядом системных проблем. Во-первых, чаще всего родные языки преподают те, кто сам не учил их, а знал с детства. Это примерно, как если вам сказать: «Учите русскому языку иностранцев». Скорее всего, из этой затеи ничего не выйдет, ведь преподавать надо не так, как вы учили русский в школе, а как будто это иностранный язык. В общем, это отдельный навык, на который, когда речь идет о языках народов России, мало обращают внимания. Вторая проблема – есть учителя, которые сами язык знают лишь на базовом уровне и не могут передать достаточных знаний своим ученикам. Третья проблема – до последнего времени в Федеральных государственных образовательных стандартах (ФГОС) не было требований о том, что ученики должны овладеть языковыми компетенциями. Поэтому пока у педагогов просто нет задачи обучать школьников языковым навыкам.

С другой стороны, сохранять язык можно и не через школу. Например, есть метод «языковое гнездо», когда выделяется какое-то учреждение, где все говорят только на целевом языке. Когда туда попадают дети, они могут говорить на том языке, на котором им удобно, но ответят им только на целевом. Через несколько месяцев дети, которые посещают «языковые гнезда», начинают все понимать, потом и сами разговаривать. В России такое «языковое гнездо» создано, например, в «Доме карельского языка». Хорошо работают языковые клубы, где можно говорить на языке, переводить фильмы, книги, а для тех, кто не владеет языком, организуются занятия с наставником.

– Вы активно участвуете в создании мобильных языковых приложений. Кто ими пользуется?

– Для любого языка такие сервисы будут полезными. Без этого я вообще не понимаю, как можно выучить язык. Но важно понимать, что создание приложения не означает автоматически, что все сразу же начнут учить язык. Начнут учить те, кому это интересно, им такой сервис облегчит задачу. Это, что называется, закон жизни. Сейчас доступна любая информация, с любой точки планеты можно знакомиться с лекциями ведущих университетов мира, знаковыми научными исследованиями, есть возможность получить колоссальный багаж знаний, например, по физике. Но массово гениальные физики не появляются. Потому что важна не только доступность информации, но и мотивация. Поэтому приложения нужны, они выполняют свою функцию, но считать их панацеей было бы неправильно.

– В мире есть несколько примеров, когда популярными становились даже несуществующие языки за счет их воспроизведения в масс-культуре, в частности клингонский из «Звездного пути» или языки волшебных персонажей из вселенной Гарри Поттера. Можно ли через масс-культуру как-то популяризировать языки коренных малочисленных народов?

– Бывает, что язык появляется в каком-то фильме или сериале, это хороший способ лишний раз напомнить о нем. У меня есть знакомый мансийский рэпер, он участвовал в съемках фильма про перевал Дятлова. В картине звучат мансийская речь, мансийский рэп, это очень здорово. Но есть и обратная сторона. Людям часто кажется, что все зависит от внешних обстоятельств и нужно, чтобы кто-то что-то популяризировал через масс-культуру. Но давайте будем объективными. Мало людей в мире знает о существовании нанайцев, еще меньше говорит на нанайском. А поклонников Гарри Поттера – миллионы, и из них лишь какая-то малочисленная горстка выучила некоторые фразы на искусственном языке. Так что если смотреть не в численном соотношении, а в процентном, то эффективность популяризация языка через масс-культуру низкая.

Традиционно считается, что действенным способом сохранить язык является национальное самосознание, национальный активизм. Мне больше нравится идея территориальной идентичности, локальный патриотизм, когда  люди ценят место, где живут, своих родных, не хотят отказываться от собственной идентичности, сохраняют ее. Это, а также развитие языковой инфраструктуры: контента, электронных технологий, многоязычного образования, работающих методов обучения языку, лингвистической работы – может помочь спасти языки.

– Несколько лет назад вы объединили языковых активистов со всей России в рамках проекта «Страна языков». Какие мероприятия проходят под его эгидой?

– До пандемии мы проводили фестивали языков, у нас сформировалась сплоченная команда. Мы делаем приложения, сайты. Получается достаточно интересно и душевно, потому что все в нашей команде – это языковые активисты. И даже девушка, которая занимается программированием и архитектурой всех наших приложений, тоже лингвист. Также мы организовали онлайн-школу и запустили проекты, касающиеся конкретных языков. В общем, «Страна языков» находится в таком броуновском движении, все бурлит, развивается в разных ключах. Фактически это площадка для обмена опытом и идеями.

– Недавно вы приняли участие в форуме «Российский Север», вели там секцию, посвященную сохранению родных языков.  Как вы оцениваете идеи ребят, которые в ней участвовали?

– Форум очень вырос. Обычно на «Россевере» была возможность выступить в течение 45 минут, и на этом все заканчивалось. В этот раз участники не просто представили свои идеи, а за три дня они создали какие-то работающие проекты. Ребята получили возможность сделать то, что они хотят, задача моя и моих коллег была подсказать им, как действовать, познакомить с конкретными технологиями.

Например, мы понимали, что для многих языков самое простое и действенное, что можно сделать в короткий срок, это смонтировать  видеоролик или перевести какой-нибудь фильм. Одна команда перевела на алтайский, телеутский и тувинский серию из мультфильма «Лео и Тиг». Ребята из другой команды за три дня сделали любительский мультфильм на ненецком языке. И, насколько мне известно, это стало первой анимационной лентой на ненецком, что не может не говорить о дефиците контента. Еще в одной команде участник умел хорошо программировать, и он с ребятами, которые хорошо знают вепсский, создал сайт с игрой в жанре «медиароман».

В общем, каждая команда создала что-то достойное, впечатляющее.

Это очень здорово. Знаете, ведь бывает как: проходит мероприятие, участники собираются и произносят речи в духе: «Было бы хорошо, чтобы в школе всех учеников обучали родному языку» или «Надо бы перевести мультфильм».

А очень хочется каких-то действий. Вместо того, чтобы сокрушаться или мечтать, я всегда предлагаю что-то делать, можно писать статьи на родных языках, что-то переводить, снимать. Пусть это что-то не очень масштабное, но уже через год можно набрать весомый языковой багаж.

Мир начал осознавать ценность языков малых народов, и это очень важно. Когда ты учишь другой язык, это позволяет по-иному себя почувствовать, посмотреть на мир другими глазами. Такое ощущение ничем не заменить, ни с чем не спутать. Да, мы в начале очень большого пути, но я уверен, что в деле сохранения языков мы будем двигаться только вперед.

Справка «КМНСОЮЗ-NEWS»

ФИО: Харитонов Василий Сергеевич

Деятельность: руководитель проекта «Страна языков», сотрудник Научного центра по сохранению, возрождению и документации языков народов России Института языкознания РАН, языковой активист.

«КМНСОЮЗ-NEWS»