- 16 июля 2021
- 14:17
Автор: Юлия Корнева
Тевольганак, Неволганак, Квылганак, Хачильганак… В переводе с селькупского ганак (кынак) – устье реки. Устья небольших речушек, впадающих в реку Чижапка, когда-то населяли селькупы. Коренной малочисленный народ, по последней переписи 2010 года насчитывающий чуть больше трех с половиной тысяч человек. Чуть позже, когда советская власть и коллективизация дошли до этих глухих мест и традиционные места проживания селькупов получили официальный статус населенных пунктов, многие названия поменяли. Например, Хачильганак, где в 1932 году родилась Тамара Киликейкина, стал называться Моиссевка. По имени прадеда Тамары. Была даже Моисеевская тайга. Откуда у селькупа имя Моисей — история умалчивает.
— Мой прадед Моисей приехал на речку Чижапку, когда ему было всего 16 лет. Там по Чижапке почти никого не было. Жили в основном какие-то некристи. Непишущие они были, сбежавшие от власти старообрядцы. Они жили не поселениями, а поодиночке и, в основном, в землянках. Потом старообрядцы начали исчезать, и эту территорию начали заселять селькупы. Селькупы жили оседло и уже строили дома. Но в моем детстве по Чижапке еще много оставалось старых землянок. Помню мы лазили по ним, раскапывали, находили черепки и посуду.
— А вы знаете, что в Томской области есть небольшая речка Киликейкина? По правому берегу Оби. Это от вашей селькупской фамилии ее название произошло или наоборот?
— Не слышала о такой реке. Мы не с этих мест, мы с левого берега Оби.
Тамаре Дорофеевне Киликейкиной 89 лет. Сейчас она живет в поселке Каргасок Томской области. Родная Моиссевка уже не жилая. Когда-то Тамара обошла пешком и на лыжах всю нарымскую тайгу, так как была профессиональным охотником. Как в 13 лет впервые взяла в руки ружье, так вплоть до пенсии. В те временам профессия охотник в этом таежном крае была вполне женским делом. Из шести сестер Киликейкиных две, Тамара и Мария, стали профессиональными охотниками.
— Когда я впервые взяла централку (охотничье ружье), моей сестренке Гале было всего четыре года. И вот пошли мы с ней белковать. Кругом-то лес. Собака залает, Галя по дереву колотит, чтобы белка пошевелилась, а я стреляю. Чтобы не упасть после сильной отдачи от ружья, я выбирала такое место, чтобы к лесине спиной прижаться. Я же росту небольшого была и худенькая. В тот день мы пять белок добыли. Но и от родителей досталось, они-то переживали куда мы ушли… Это уж потом я стала охотником, когда замуж вышла за эвенка. Но я всего год с ним прожила и он умер. Двухстороннее воспаление легких. Врачей и больниц-то в нашем краю не было.
Каждый год Тамара добывала по 50 соболей, не меньше. Смеется, что минимум на несколько соболиных шуб. Один год был особенно удачным. Тогда Тамара добыла 70 соболей, а ее сестра Мария — 90.
— Мы тогда уже вроде как обжились, а у нее трое детей еще на ноги не поставлены. Если бы она тогда все 90 соболей сдала, ей бы, наверное, орден дали. Но она всех не сдавала, жить-то на что-то нужно, а на черном рынке соболя дороже можно было продать.
Как такового рынка не было, охотников с их добычей потенциальный покупатель находил через сарафанное радио.
Иногда мы так уставали в этой тайге. Зимой, без избушки, без палатки, у костра, 40 градусов мороза. Дак, только медвежий жир нас и спасал. Ели его и согревались. Мы когда медведя убивали, в основном жир и брали. Если год орешный был, жир прямо орешками пах. Очень вкусный. Помню одну зиму двух медведей добыли, мясо не брали, шкуру не брали, одно сало. И мы вдвоем с мужем это сало еле подняли, столько его было. А всего медведя как дотащишь, если до дому, к примеру, пять дней пути.
Но чаще всего Тамара охотилась в одиночку. Жили в охотничьей избушке втроем: она с мужем и сестра Мария, но каждый день расходились по своим тропам. К одиночеству в тайге все были привычны, и уже не испытывали особенного страха ни от встречи с волком, ни от встречи с медведем.
— Нас с детства сразу приучали не бояться. Отец говорил: если думаешь стрелять зверя, то сначала проверь свои пятки — не трясутся, тогда стреляй. А если пятки трясутся, за ружье не берись, обязательно промажешь. Однажды иду, собака залаяла. А собака у меня дикая была: лося страшно боялась, а медведя нет. Я подошла, думала на лося лает. По каждой собаке можно было определить — на кого та лает, на маленького зверя или на большого. А у меня всего две пули, и 32 калибр, то есть маленький. Я-то лося глазами ищу, а тут медведь из-за осины поднимается, метрах в 15 от меня. Голова как ведро, когти вот такие огромные, поднял голову, как зарычит, аж земля затряслась.
— Так что с пятками-то было?
— Стою, думаю, пятки у меня не трясутся, руки не трясутся, сейчас как поднимет голову выше осины, я ему пониже уха и выстрелю. Но не рассчитала полуовал осины, она же не плоская, а полуовалом, и снегом присыпана сантиметров на десять. Я стрельнула, а пуля-то возьми и чиркни, срикошетила. Тут медведь, хоп, услышал и через осину ко мне перепрыгнул. Вторую пулю заложила, думаю, значит, эту только в рот, чтоб наверняка. Так что, голубчик, когда ты подойдешь ко мне близко и меня хапнешь, тут-то я и стрельну. Но моя собака за штанину его цапнула и отогнала.
— Но чего-то в жизни вы боялись?
— Я больших городов боюсь. Однажды мне путевку в Грузию в санаторий дали, ехала я через Москву. Так я в Москве только вокзал и видела. Думаю никуда не пойду, страшно.
А еще мы в Омск однажды ездили к родне. Там, где мы квартировали, был большой дом. Я прихожу туда и говорю: проклятое место! Я понимаю: кедра, осина, сосна, а тут все дома одинаковые стоят, никакой метки! Говорю, бросите меня здесь, я с голоду помру, но свой дом не найду никогда.
В ее жизни расстояние мерилось временем. А время определялось по солнцу. У нее нет ни одной фотографии с охоты. Ведь не было ни фотоаппаратов, ни фотографов в этой глуши. Есть только один портрет ее молодой — увеличенная фотография на документ.
Отец селькуп, мама русская. Таких смешанных браков в те времена было много, селькупы жили оседло и бок о бок с русскими. Тамара крещеная, носит православный крестик, но крестила детей сама бабушка, «как положено, тремя погружениями в реку». Так как церквей и священников на Чижапке отродясь не было. А вот селькупские святилища Тамара помнит.
— Селькупы могли сделать божеством большое старое дерево. Это было типа церкви. Приходили туда, молились и дань оставляли. Папа мой так делал. В Моисеевке была кедра, он на нее вешал белый платочек, а в уголках монетки. Платок висит, сгниет, все упадет, но никто монетки не трогал. Еще была у нас елка, здоровенная с семью макушками, как семь дней недели. Но почему-то родители нам запрещали к этой елке ходить. И мы боялись, не ходили. Но издалека эти семь макушек было видно.
— А вы в детстве селькупский язык знали?
— Мы вроде как стеснялись быть селькупами. Я так много раньше селькупских слов знала, но не говорила. Мы жили по русской традиции. Хотя несколько зим кочевали с эвенками. Мы ходили с Самаровскими, у них шестеро детей, и нас шестеро. И не одну зиму мы с ними ходили, а несколько. Отец на фронте тогда был. Детей много, сложно мясо добыть. А тут в лес ушли, лося добыли, живут. Съели его, другого лося добыли, на другое место перекочевали.
— А ночевали как? Чум ставили?
— Нет. Просто у костра ночевали. Была палатка, но для совсем маленьких детей. А для нас лосиную кожу слали, сверху другой шкурой закрывали, подтыкивали и сошнуровывали. Делали типа люльки крытой, и мы не замерзали в любой мороз. Мне лет 10-11 было.
— Тогда в школу принимали с 9 лет. Я в первый год, когда пошла в первый класс, в ту зиму сыпной тиф случился, много народу умерло. Мы пролежали в этой болезни до весны и практически не учились. Во второй класс я пошла, уже началась война. Закрыли только созданные интернаты. А где жить, как питаться, ведь у нас от дома до школы 20 км.
— Так вы сколько классов в итоге закончили?
— Очень много! Полтора! Успела за полтора года научиться читать, писать и считать.
Вспоминая детство, Тамара рассказывает о лодках-дощанниках, в которых жила семья во время долгого сплава в райцентр. В Каргасок они отправлялись по большой воде весной, увозя добытую пушнину, а обратно «шли на шестах», везли на весь год: сахар, муку, соль, спички.
Позже, уже в Каргаске, Тамара Киликейкина начала скорняжить. Чтобы сшить шапку, нужно 27 белок. А так как раньше все, кто жил в тайге, ходили в меховых шапках, без работы она не сидела. За один год как-то перешила 700 белок.
Все материалы спецпроекта «ХХ век. Очевидцы»
Источник: ТВ-2
Читайте также:
Подпишитесь на дайджест новостей
Не пропустите важные события!