В целом считается, что владеть множеством языков хорошо: блоги полиглотов стабильно набирают кучи просмотров, а курсы иностранных языков достаточно популярны. Однако в повседневной жизни отношение к многоязычию не такое однозначное, как может показаться на первый взгляд. Участники проекта «Страна языков» — лингвисты и языковые активисты Василий Харитонов и Динара Стёпина — объясняют, как работает языковая дискриминация и почему, несмотря на то что многоязычие улучшает когнитивные способности, использование миноритарных языков зачастую кажется немодным.

Разумеется, на восприятие того или иного языка как «ценного» или, наоборот, «не очень нужного» влияют самые разные факторы — от престижа до экономической ситуации в регионе. Изучение крупных языков, на которых говорят в развитых странах, считается едва ли не обязательной частью современного образования, в то время как, например, необходимость изучать локальные языки в республиках часто становится причиной ожесточенных споров. Почему так происходит и где именно проходит грань между «востребованным» и «невостребованным» языком?

Одной из причин неприятия других языков являются монолингвальные установки, сознательно или не очень транслируемые большинством. И хотя курсы иностранных языков пользуются высоким спросом, мы не всегда относимся к многоязычию положительно — и вот почему.

Лингвист Ингрид Гоголин определяет монолингвальные установки как массовое представление о том, что в обществе считается приемлемым использование лишь одного языка, языковая политика в таких обществах строится исходя из этой позиции. Через систему образования монолингвальные установки достаточно глубоко укореняются в обществе. Гоголин отмечает, что они являются частью идеи национального государства, в котором поддерживается лишь один язык, как правило, родной для большинства. Для описания совокупности таких установок Гоголин вводит понятие монолингвального габитуса. Важной его частью исследовательница считает систему образования, языком которой является лишь язык большинства. Изучение языка в этой системе строится исходя из представлений монолингвального общества о языке, в то время как реальность многих городов на самом деле многоязычна.

Другой исследователь, Патрик Стивенсон, в книге о многоязычии в Берлине пишет, что в некоторой степени искусственный монолингвальный фасад городского пространства — недавнее явление в истории человечества: задолго до него города (и европейские в том числе) были центрами притяжения различных волн миграции, где языки неизбежно сталкивались друг с другом и смешивались.

Получается, что многоязычие гораздо более естественно для человечества, но очень часто попадает в ловушку различных идеологических рамок.

Языковая дискриминация

Яркий пример монолингвальных установок — эксплицитный запрет на использование языка в некоторых сферах или даже в общественном пространстве, закрепленный в соответствующих законах.

Такие законы были направлены на унификацию — считалось, что использование разных языков негативно скажется на построении общества с единым набором ценностей, поэтому локальные языки нельзя было использовать не только для обучения, но и для общения где бы то ни было за пределами дома. Подобные дискриминационные практики существовали в Турции в 1920-х годах, а также с разной степенью схожести в Великобритании, Франции, США, Канаде и некоторых странах Латинской Америки, являясь частью недавней истории.

К примеру, на протяжении столетий ирландский и валлийский языки запрещалось использовать в общественных пространствах: в школах ученик, сказавший что-либо на валлийском, в наказание должен был носить специальную табличку, а за использование ирландского языка, например, в армии можно было лишиться головы или отправиться на каторгу.

Интересно, что ирландская идентичность сохраняется, несмотря на языковой сдвиг в пользу английского как среди населения Ирландии, так и среди выходцев из нее в США, Австралии и других странах.

Сейчас ирландский язык находится в очень уязвимом состоянии — лишь в гэлтахтах, специальных сельских ирландоговорящих районах, он сохраняет функцию языка живого повседневного общения, а также спорадически его использует городская национальная интеллигенция, специально заинтересованная в ирландском гэльском языке. Комплекс мер по поддержке языка реализуется в недостаточном объеме, и в обществе всё равно часто отмечается пренебрежительное отношение к нему. Про жителей гэлтахтов могут сказать: «А что, вы и зимой (вне туристического сезона) по-ирландски говорите?»

Советская языковая политика конца 1920-х — начала 1930-х годов, связанная с коренизацией, поиском идеологических позиций для развития коммунизма вширь, затем достаточно резко сменилась искусственным сужением сфер употребления языков меньшинств.

В регионах эта смена происходила с разной скоростью, но сейчас многие пожилые люди, в том числе в нашей социолингвистической практике, рассказывают истории из детства, когда в семь лет, с началом посещения школы, им категорически запрещали использовать местный миноритарный язык (это могли быть языки коренных малочисленных народов, русские диалекты), который учителя могли и не знать.

Именно этот пункт респонденты часто называют отправной точкой решения не передавать свой язык собственным детям. Так многие языки стали использоваться лишь в домашней сфере и часто — как тайный язык родителей, который дети понимали лишь отчасти.

Для современного общества открытая враждебность по отношению к другим языкам, безусловно, не так характерна, однако представления о дефолтности моноязычия по-прежнему весьма распространены во множестве стран. Особенно такие установки сильны в крупных городах, и частично этому способствуют объективные причины вроде языковой неоднородности городского населения и необходимости иметь общий язык. Но иногда ситуация складывается парадоксальным образом: в какой-то момент эти установки оказываются настолько сильными, что в городской среде использование иных языков становится во многих случаях порицаемым, притом что фактическое многоязычие никуда не уходит.

И сейчас рынки, кафе и некоторые другие пространства как бы разрывают монолингвальный ландшафт города, поскольку там использование других языков вполне ожидаемо ввиду этнизации этих пространств. При этом дискриминация и обычное бытовое неприятие касаются и языков коренных народов, и языков мигрантов, однако их механизмы в первом и втором случае несколько различаются. Важно также внутреннее отношение к использованию языка, своего рода самоцензура.

Если к компании беседующих по-бурятски людей приближается знакомый, не владеющий бурятским, то с большой вероятностью, как говорят обычно — «из вежливости», все перейдут на русский язык.

Примечательна сцена в якутоязычном кино «Мой убийца», где все сотрудники полиции ведут рабочую беседу на якутском языке до появления в помещении русского коллеги.

К менее очевидным проявлениям монолингвальных установок можно отнести оценку использования других языков в общественном пространстве как неприемлемую, даже если официальных запретов на это не существует. В таких ситуациях некоторые люди считают себя вправе сделать вам замечание, если вы говорите на иностранном языке в их присутствии, даже если разговор совершенно их не касается. Другие виды дискриминационных практик включают в себя отказ при съеме жилья или приеме на работу, если речь соискателя не соответствует представлениям о правильности с точки зрения монолингва, то есть когда соискатель говорит с акцентом или в его речи очевидны региональные черты.

Например, исследования с участием бразильских иммигрантов в Португалии показали, что дискриминация по акценту не только распространена, но и воспринимается как значительно менее предосудительное явление, чем расовая дискриминация. А в нашей практике известен такой случай: по телефону собеседник счел себя вправе указать на «недопустимость в нашем разговоре вашего мордовского акцента», создав психологический дискомфорт для собеседницы мокшанского происхождения.

Однако даже с этой точки зрения языки подвергаются дискриминации в разной степени ‒ общение на улице на английском или на одном из языков мигрантов воспринимается неодинаково и вызывает различные реакции. Это связано не только с формальным престижем языков, но и с социальным статусом говорящих, а также с языковой идеологией конкретных сообществ: в каких-то странах люди относятся к многоязычию более положительно, а в каких-то — более негативно.

Как монолингвальные установки влияют на языковую ситуацию

Монолингвальные установки, конечно, проявляются не только в неприятии других языков, но и в наличии определенных стереотипов о них или их носителях.

Часто складывается ситуация, в которой доминирующий язык ассоциируется с престижем и социальным успехом, что в конечном итоге влияет на отношение к менее распространенным языкам. С монолингвальной точки зрения владение другим языком отрицательно сказывается на владении доминирующим (например, негативно воспринимается акцент или специфическая манера речи). В своем исследовании языковой ситуации в Азербайджане социолингвист Джонатан Клифтон отмечает, что боязнь плохой успеваемости у детей является одним из важнейших факторов прерывания межпоколенческой передачи талышского языка, одного из автохтонных языков Азербайджана. Полагая, что общение дома на малом языке скажется на социальной мобильности детей, родители нередко встают перед выбором между академической успеваемостью и передачей языка (а школы зачастую не готовы к иноязычным детям), в результате всё чаще делая выбор в пользу первого. Такое положение во многом складывается в силу плохой экономической ситуации в регионе, в условиях которой семьи настроены на переезд в более крупные города, где монолингвальные установки проявляются сильнее всего.

Однако на самом деле множество исследований говорит о том, что двуязычие (в частности, наличие у детей домашнего языка, отличного от доминирующего) положительно влияет на когнитивные способности детей.

Например, в исследовании, посвященном двуязычным детям в Нидерландах, участвовали как дети, в семьях которых говорят на региональных языках Нидерландов (фризском и лимбургском), так и дети из иммигрантских семей (говорившие на польском языке; при этом положительный эффект оказался более выраженным у тех, чей уровень польского был выше). Подобные примеры говорят о том, что причиной академических неудач является не двуязычие детей, а монолингвальные установки образовательной системы во множестве стран.

Кроме того, неравенство языков в социальной сфере становится причиной их маргинализации. Многие носители монолингвальных установок часто рассуждают о «ненужности» тех или иных языков, поскольку оценивают их статус, сопоставляя с экономически успешными языками — исходя не только из того, что на каких-то языках нельзя получить качественного образования, чтобы стать конкурентоспособным на рынке труда, но и из мифического представления о «неполноценности» таких языков, если сфера их использования ограничена домашней обстановкой (хотя такое распределение сфер довольно типично для ситуации диглоссии, в которой доминирующий язык большой территории используется в официальных сферах, а локальные языки, в свою очередь, доминируют в межличностном общении).

В обзорной статье, посвященной исследованиям отношений к миноритарным языкам в различных сообществах, делается вывод о том, что для многих мультиязыковых ситуаций характерно неравенство, в котором миноритарный язык ассоциируется с солидарностью с сообществом и идентичностью, а доминирующий язык окружения — с социальной мобильностью и экономическим успехом, причем речь может идти не только об отдельных языках, но и, например, о разных вариантах одного языка. В некоторых случаях владение миноритарным языком ассоциируется с низкой квалификацией и необразованностью, что приводит к дискриминации носителей таких языков и диалектов, как, например, в упомянутом выше исследовании с участием бразильских иммигрантов в Португалии.

Таким образом, если вопросом выживания языка становится его использование вне стен дома, значит, одна из задач, встающая перед активистами, — это расширение сфер его использования. Проще говоря, множество негативных стереотипов, связанных с небольшими локальными языками, прежде всего вызваны функциональным неравенством: если малые языки используются лишь в бытовом общении, у окружающих монолингвов (а нередко и у самих носителей) может сложиться впечатление, что на этих языках априори нельзя говорить о науке или возвышенных вещах.

Получается своего рода замкнутый круг: с одной стороны, миноритарные языки зажаты в рамках бытового общения, с другой, из-за монолингвальных установок им сложно выбраться за их пределы.

В силу этого важно расширение сфер использования разных языков, например, создание разнообразного востребованного контента на каждом из них, а также их активное включение в систему образования и общественную жизнь.

Монолингвальные установки и конкуренция с доминирующим языком в пространстве, в котором с точки зрения идеологии есть место только одному языку, задают очень высокую планку для миноритарных языков. Вдобавок к тому, что даже языки с довольно большим количеством носителей всё равно часто называют «малыми» (что автоматически создает в голове обывателя, не знакомого с реальной ситуацией, стереотипную картину с двумя с половиной носителями), еще и функциональное неравенство требует определенной терминологии и разнообразных сфер использования, чтобы мотивировать родителей передавать язык следующему поколению.

Города всегда многоязычны

В целом тенденции таковы, что число живых языков снижается (хотя новые языки тоже появляются), однако мы не можем точно сказать, насколько быстро это происходит по сравнению с прошлым. С одной стороны, мы наблюдаем сдвиг собственными глазами, когда, например, спустя десять лет приезжаем в некогда говорящее на миноритарном языке село и замечаем, что теперь дети общаются только на доминирующем языке. С другой, многие склонны преувеличивать степень сдвига, списывая на него, скажем, наличие заимствований в речи или фонетические изменения под влиянием доминирующего языка.

Еще одним немаловажным фактором сдвига является миграция, в особенности из сел в города. С одной стороны, в местах компактного проживания носителей не только сокращается число говорящих и разрушается языковая среда, но и нарушается межпоколенческая передача языка. Переезд становится ступенью социальной мобильности, а, как мы упомянули вначале, стремление к социально-экономическому успеху является одной из важнейших причин отказа от передачи языка. С другой стороны, массовый переезд носителей какого-либо языка в город, в свою очередь, увеличивает языковое разнообразие городского пространства. Во второй половине ХХ века в социолингвистике закрепился термин «городское многоязычие» (urban multilingualism), а также появилось множество исследований того, как различные языки существуют в пространстве крупных городов. Например, известный сборник статей о многоязычии в Нью-Йорке The Multilingual Apple: Languages in New York City посвящен как «новым» языкам Нью-Йорка (китайскому, гаитянскому креольскому, многочисленным языкам иммигрантов из Индии), так и языкам, распространенным в городе с XIX века, — идишу, немецкому и ирландскому, в очередной раз доказывая, что многоязычие — не только неотъемлемая, но и вполне традиционная часть современного большого города.

Существует также множество работ и проектов на тему многоязычия европейских городов, среди них — сборник, посвященный особенностям образовательной системы европейских стран в многоязычной городской среде. Еще в одном проекте, аналоги которого появились во множестве городов мира, исследователи поместили на карту Лондона языки, на которых говорят городские школьники (выяснилось, что их около 300).

Что касается исследований многоязычия в городах России, то, хотя их пока не очень много в силу того, что для российского городского пространства (именно для крупных городов) «новое» многоязычие действительно относительно недавнее явление, уже существует проект по документации языкового ландшафта Санкт-Петербурга, а также исследования Влады Барановой и Капитолины Федоровой, посвященные разным аспектам многоязычия в Москве и Санкт-Петербурге, традиционных центрах притяжения миграционных потоков в России.

Многоязычие в повседневной жизни

Притом что многоязычие достаточно широко распространено и является неотъемлемой частью жизни многих людей, парадоксальным образом оно невидимо в нашей повседневности. В массовом сознании билингв — это, как правило, тот, кто говорит на другом языке очень хорошо или так же хорошо, как на доминирующем (что по ряду причин маловероятно), причем часто речь идет о более или менее престижных языках.

Поэтому мы воспринимаем двуязычие как выходящее из ряда вон явление, хотя на самом деле в мире не так много стран, в которых можно обойтись лишь одним языком.

Кроме того, в реальности наше владение разными языками очень неоднородно и часто зависит от сложившейся языковой ситуации. Например, мы можем хорошо говорить, но плохо писать на каком-либо иностранном языке, потому что осваивали его в языковой среде, но не очень усердно занимались письмом. Или мы можем говорить на одном языке дома с родителями, но постепенно переключиться на другой, если переезжаем в другую страну или идем в школу, где получаем образование на ином языке. В таком случае мы, возможно, так и не научимся писать на своем первом языке, поскольку будем использовать его в основном для устного общения (но, разумеется, можем научиться, если вдруг его преподают в школе). То же самое касается крупных языков, если дети осваивают их в качестве эритажных.

В частности, именно эти различия в типах билингвизма отмечали ученые из Открытого университета Каталонии и Университета Помпеу Фабра, когда исследовали причины того, почему в странах с двуязычным населением распространенность деменции на 50% ниже, чем в моноязычных сообществах. В исследовании принимали участие жители нескольких районов Барселоны, для которых была характерна разная степень использования каталанского и испанского языков.

Выяснилось, что у носителей с более высокой степенью билингвизма (активно говорящих на обоих языках) в среднем диагностировали деменцию позднее, чем у пассивных билингвов (то есть тех, кто активно говорит лишь на одном языке, но понимает и второй).

Другое исследование, уже с участием представителей коренных народов Канады, показало, что активное двуязычие влияет не только на когнитивные навыки, но и на психологическое благополучие носителей. В тех сообществах, в которых хотя бы половина молодых носителей владела навыками устного общения на автохтонных языках, количество самоубийств падало до нуля. В этом случае сохранность языка говорит в том числе об общем благополучии сообщества, наряду с сохранностью культуры в целом.

Однако многоязычие, разумеется, характерно не только для локальных сообществ. Как мы уже упоминали, важной частью разнообразия является городское разнообразие, складывающееся в результате миграции. Массовая миграция порождает так называемое суперразнообразие. Мигрируют не только носители небольших языков, которые часто живут в регионах с экономическими проблемами, но и говорящие на достаточно крупных языках (в частности, в уже упомянутом нами Нью-Йорке на четвертом месте по распространенности находится русский язык). А многие известные личности, которые имели опыт миграции или родились в семьях мигрантов, очень часто являются двух- или трехъязычными: Сергей Брин, разработчик и основатель Google, говорит по-русски, актер Вигго Мортенсен владеет испанским и несколькими другими языками, актриса Вера Фармига до шести лет общалась только на украинском и т. д.

С такой точки зрения становится понятно, что и двуязычных, и трехъязычных людей невероятно много. Более того, наверняка они есть в вашем окружении или вы сами билингв, хотя, возможно, и не считаете себя таковым. Например, переехав надолго в другую страну даже во взрослом возрасте, вы неожиданно можете заметить, что новый язык проник в вашу жизнь настолько глубоко, что вы часто забываете слова на родном языке и вам легче заменить их заимствованиями. Переключения между разными языками или диалектами встречаются в нашей жизни достаточно часто, чтобы утверждать, что двуязычие или многоязычие — довольно распространенное явление, а монолингвальные установки не только могут лишать нас когнитивных преимуществ (в некоторых случаях жизненно важных), но и попросту не имеют под собой разумных оснований.

Источник: Журнал «Нож»