Знаток ненецкого фольклора и мастер народных промыслов Евгений Худи рассказывает, как совместить традиционные напевы с современными требованиями к исполнителям на сцене.

На прошедшем в Москве XVII Всероссийском фестивале культур коренных малочисленных народов «Кочевье Севера» житель ямальского села Яр-Сале Евгений Худи занял первое место в номинации «Сольное исполнение традиционной песни». Награда заслуженная, на сцене Евгений Худи уже более 20 лет, также он пишет песни для молодых исполнителей, снимается в кино, изготавливает музыкальные инструменты и душой болеет за развитие традиционной культуры. Сегодня Евгений Худи – герой нашей рубрики «Интервью недели».

– Евгений Варьевич, редакция «КМНСОЮЗ-NEWS» поздравляет вас с победой на фестивале. Расскажите, пожалуйста, как вы начали петь?

– Народные песни я слышал с детства. Помню, когда на стойбище приезжали сказители, они исполняли яробцы, наши традиционные песни-сказания. Это истории о жизни, о хорошей или тяжелой, о том, что творится на душе оленевода, что он думает, когда водит стада по бескрайней тундре. В детстве я просто слушал эти яробцы, а потом однажды почувствовал душевную потребность и сам стал их исполнять, стал сказителем. Яробцы исполняют по случаю, например, когда кто-то в гости приезжает, нужно обязательно спеть.

– Есть ли какие-то правила исполнения яробцев, требования к исполнителям?

– Самое главное – яробцы поют долго, один-два дня. От себя ничего добавлять нельзя, как идет песня, так ее и надо исполнять.

– А как можно выучить песню, которая длится двое суток и как чисто физически исполнять ее два дня?

– Яробцы нельзя сравнивать со стихами, которые все мы учили в школе. Помню, когда учил того же Пушкина «У Лукоморья дуб зеленый», это давалось непросто, по несколько раз нужно было повторять строку за строкой, чтобы они остались в памяти. Яробцы не так запоминают. Во-первых, они не записаны на бумаге, запоминаешь лишь то, что слышишь от сказителя. Во-вторых, никто не повторяет строку за строкой. Песня звучит один раз, и нужно ее запомнить всю. И, представляете, как-то строки заходят в память, не сбиваешься.

Сама песня поется с перерывами. Например, начинаешь исполнять яробец вечером и до утра. Потом утром все пьют чай, делают какие-то свои дела, вечером собираются, и сказание продолжается. То есть фактически исполнение без перерыва длится семь-восемь, может, десять часов. Ритм меняется, допустим, на протяжении получаса сказитель может просто напевать какие-то звуки. Но вообще, когда исполняешь яробцы, то состояние такое трансовое, будто мир вокруг меняется. И когда слушаешь яробцы, то тоже очень необычное ощущение, ты как будто видишь то, о чем говорит сказитель: тундру, предков, оленьи стада. Думаю, если бы в период, когда создавали яробцы, существовала ненецкая литература в классическом понимании, создатели этих песен могли бы стать гениальными писателями, настолько все точно и емко они подмечали.

– Один из героев нашей рубрики, Тимофей Молданов, исследователь и сказитель из Ханты-Мансийска, рассказывал, что хантыйские традиционные песни должны быть допеты до конца. В связи с тем, что композиции тоже бывают длинные, по несколько часов, сказители на сцене исполняют один-два куплета, а потом, вернувшись в гостиницу, поют песню до конца, чтобы отдать дань традиции. Как вопрос решается с ненецкими традиционными песнями, ведь на фестивале максимум дадут 15-20 минут на сцене?

– Ну, 15-20 минут – это для нас, исполнителей, невероятная роскошь. Обычно на фестивале дают 3-5 минут на композицию. Естественно, этого недостаточно, у нас 15-20 минут только «разогрев» длится, когда сказитель создает атмосферу.

Поэтому, когда мне на сцене нужно показать наши традиционные песни, я выступаю с «нарезкой», попурри из разных частей одного или нескольких яробцев.

Такие песни имеют, скорее, просветительское значение, это можно сравнить с кино, когда перед премьерой показывают небольшой кусочек, трейлер. Вот и здесь также. Такие песни я в гостинице не допеваю. А вот если я приезжаю на стойбище и исполняю яробцы полностью, начинаю с начала, там да, правило допеть до конца тоже действует.

– А как вы вышли на сцену?

– Мне помог наш замечательный артист Няруй Андрей Николаевич. Он сказал, что я должен попробовать, я послушал его совета и начал выступать. Он мне много подсказывал, как нужно держаться на сцене, как исполнять песни, помогал с репертуаром.

Вообще, я по молодости даже не думал, что стану артистом, я вырос в тундре, работал пастухом, потом устроился на факторию. Но, когда вышел на сцену, понял, что без этого не могу. И сейчас я, если есть возможность где-то выступить, обязательно стараюсь поучаствовать. Шесть лет назад в окружном конкурсе мне даже дали звание «Мастер фольклорного жанра». Очень было приятно получить такую награду. Мне подарили памятный знак, на котором изображен персонаж нашей мифологии – птица Минлей, она по легендам создает ветер. Минлей высоко летает и все видит. Вот такой удивительный образ. У многих народов были свои сказочные птицы, думаю, что одна из задач у нас, у ненцев, чтобы про Минлея все узнали, как, например, все знают про птицу Феникс. Вообще, считаю, что нужно больше рассказывать, писать о малых народах, о разных сторонах нашей жизни, в том числе и очень сложных, болезненных.

Например, в 2013-2014 годах на Ямале был массовый падеж оленей. Уже восемь лет прошло, а это до сих пор не забывается. И я написал песню об этом. Я рассказываю там об олененке, который не может добыть ягель из-под снега, страдает, умирает. Очень тяжелая песня. Хотел ее перевести на русский, попросил переводчицу, с которой постоянно сотрудничаю, она почитала, попробовала, а потом сказала: «Нет, Евгений Варьевич, не могу, очень тяжело». Я, конечно, расстроился, но что делать. Понимаю ее, она ведь, вчитываясь в эти строки, пропускала через себя то, что видели наши оленеводы восемь лет назад, это такая боль… Тем не менее, сама песня, пусть и без русского перевода, живет. Я ее подарил одному нашему ненецкому коллективу «Сеетэй не». С артистами я познакомился на фестивале «Мудрость серебряной тундры». Знаете, там выступали ансамбли со всего Ямала, вышел на сцену незнакомый коллектив, я слушаю их, и вдруг раз, они начинают исполнять песню на мои стихи. Это было очень приятно. Я потом к ним за сценой подошел, отличные ребята, вот им я и подарил песню об олененке и еще одну композицию.

– Вот так просто берете и дарите песни?

– Ну да, а как иначе. Ненецкая музыка должна жить, нужно, чтобы появлялись новые песни. Сейчас я сотрудничаю с проектом «Дом поющих голосов», который ведет замечательный парень Илья Сэротэтто. Он занимается созданием аранжировок к песням ненецких исполнителей. Недавно он записал две моих песни, сделал аранжировки. Я ему тоже тесты для двух песен подарил, один – про весну, другой – про любовь. Он парень молодой, харизматичный, думаю, что в его репертуар они хорошо впишутся. К песне про весну он уже написал музыку, очень интересно получилось.

У меня много еще стихотворений, которые можно положить на музыку. Например, есть один текст для дуэта. Среди ненецких исполнителей, к сожалению, никто не выступает дуэтом. Мне кажется, что это большая такая недоработка, дуэты, где парень с девушкой каждый свою часть поют, очень интересно выглядят, и публика тепло такие песни принимает.

– Есть ли в ненецких эстрадных песнях какие-то правила или табу?

– Если говорить о текстах, то, пожалуй, единственный запрет – материться нельзя. Но это, мне кажется, вообще недопустимо, независимо от того, ненецкая песня или какая-то другая. А вот в клипах или выступлениях есть нюансы. Например, однажды я в одном клипе видел, как девушка держала в руках зуб медведя. Это неправильно, зуб медведя у ненцев – особый священный атрибут, его можно в руки брать только мужчинам.

– А шаманский бубен можно брать?

– Шаманский бубен вообще только шаману можно брать. У меня дед был шаманом. Я прекрасно помню, что в чуме у нас был бубен, только деду дозволялось прикасаться к нему. Но вообще у ненцев довольно четкая граница между обрядами и обычной жизнью. Вот мой дед, например, вне обрядов был обычным человеком, со мной возился, рассказывал что-то. К нему многие приходили за советом, просто поговорить, очень он мудрый человек был. Когда он ушел в мир иной, отец наказал мне его бубен шаманский отвести в специальное священное место и там оставить. Я сделал все как велено. Это был единственный раз, когда я брал в руки этот бубен. В то же время я сейчас занимаюсь народными промыслами и среди прочего изготавливаю бубны. Но они другие, не шаманские.

– Чем же они отличаются?

– Выглядят они точно так же, как и бубен, которым пользовался дедушка. Но важна суть. Когда я только собирался делать бубны, то обратился к одному нашему шаману, спросил, можно ли мне этим заниматься. Он сказал, что если делать бубны как музыкальный инструмент, не для обрядов, то почему нет. Ну я и занялся. Сейчас у меня бубны в основном заказывают фольклорные коллективы.

– Много шаманов на Ямале?

– Немного. А те, что есть, стараются или не привлекать к себе большого внимания, о них знают только те, кто ведет традиционный образ жизни и обращается, как века назад, за советами или приезжает на обряды. Есть и такие люди, у которых есть шаманский дар, но они его скрывают ото всех, даже от соседей или родственников.

– Помимо бубнов какие еще есть традиционные ненецкие инструменты?

– В том-то и дело, что ненцы хоть и очень музыкальные люди, но с инструментами у нас сложно. Тот же бубен как инструмент стал восприниматься лишь совсем недавно, изначально это был чисто атрибут шаманов. Но я, на самом деле, разработал целую линейку инструментов, которые позволяют исполнять ненецкую музыку. Получилось вот как: я поехал в Карелию на форум, где собрались мастера народных промыслов со всей страны. И вот каждый регион стал представлять свои инструменты. У карелов, вепсов – кантеле, дудочки разные, у хантов – нарс-юх, нерыль, нин-юх, в общем, целый оркестр. И так смотришь, у всех народов множество инструментов, и только я с одним бубном. Мне обидно стало. Я начал вспоминать свое детство и понял, что оно ведь было очень музыкальным, я все время слышал разные мелодии, хотя как таковых инструментов и не было. Например, когда едешь на оленях, полозья издают такой характерный звук, будто задают ритм. Стук оленьих копыт, бубенцы, привязанные к рогам, на ветру или при движении тоже создают мелодию. В общем,  вернулся я домой, взялся за работу, и у меня получилось восемь музыкальных инструментов. Потом я их все презентовал на своем творческом вечере, объяснил происхождение каждого предмета. Всем понравилось, а уже через пару недель у меня все инструменты разобрали фольклорные коллективы, и еще заказали. Да, конечно, это не аутентичные музыкальные инструменты, но они позволяют со сцены издавать звуки, которые мы слышим в тундре, когда идет аргиш.

– Вы только инструментами занимаетесь?

– У меня широкая специализация. Я делаю нарты для тундровиков, охотничьи ножи, еще режу по кости. Все знают про чукотскую или якутскую резьбу, но у ненцев она тоже была, хотя, конечно, традиция немного отличается. У нас, например, никогда не было специальных резаков. Но это потому что на Чукотке вырезали на кости добытого морского зверя, то есть материала было много, а у ненцев – по случаю: найдешь бивень мамонта, что-то вырежешь. Сейчас, конечно, с инструментами проще, и у нас, и на Чукотке используются стоматологические бормашинки. Это открывает много возможностей, например, можно вырезать фигурки или брелки. Наибольшим спросом пользуются маленькие статуэтки совы, у нас считается, что эта птица приносит удачу. Чаще всего такие фигурки покупают туристы или командированные.

– А на стойбища или в фактории туристы приезжают?

– Сложно сказать. В фактории «Ярото-1», где я был управляющим, несколько лет назад обустроил гостевой дом. Так вот, им пользовались только тундровики, туристов там никогда не было. Да и условий там для туризма, прямо скажем, нет. Очень далеко от поселка, без снегохода зимой не доберешься. Что такое фактория: это несколько балков, где размещены магазин, дизельная, гостевой дом, балок управляющего. Тот же гостевой дом – это не гостиница и даже не хостел, там нет ресепшена, не предусмотрено систем бронирования. Он нужен на случай, если человек приехал в факторию, например, за продуктами, началась непогода, он переночевал в балке, утром попил чай и уехал. То есть, скорее, такой социальный объект. Подстроить систему гостевых балков под туристов сложно, ведь в факториях живет постоянно всего несколько человек и отдельно нет сотрудника, кто занимался бы гостевым балком, организовывал бы досуг путешественникам. Да и система денежных отношений в факториях своя. Например, сейчас все перешли на карточки, а на факториях связь неустойчивая, в ходу в основном наличка.

Много лет назад, когда я еще пастухом был, в ходу был товарный обмен. Оленевод приезжал в факторию, привозил, например, рыбу, мясо или мех. Там он мог все это обменять на продукты. Сейчас обмена нет, сдавать продукцию или улов можно только в поселках. В то же время сами оленеводы эту всю ситуацию тоже прекрасно понимают и подстраиваются. У людей есть техника, так что они по возможности приезжают в поселки и там приобретают хлеб, молоко, другие скоропортящиеся товары. Так что нельзя сказать, чтобы тундровики были оторваны от благ цивилизации. И отмечу, что сейчас о настоящем быте кочевых народов все больше начинают говорить. Например, снимают кино.

– На вашем счету тоже есть четыре фильма.

– Да. В кино я стал сниматься благодаря нашему легендарному ненецкому режиссеру Лапцуй Анастасии Тимофеевне. В 1999 году я снялся в ее фильме «Семь песен из тундры», сыграл в этой картине рыбака. Никогда до этого в кино не снимался, даже не знал, как это все бывает. А тут раз, и с первого дубля все стало получаться, даже ничего переснимать было не нужно. Потом Анастасия Тимофеевна позвала меня в фильмы «Небесная невеста» и «Пудана. Последний в очереди». В этих картинах я был не только как актер, но и выступал в роли помощника режиссера, делал лодки наши, долбленки. Несколько лет назад режиссер Владимир Тумаев позвал меня сниматься в фильме «Белый ягель», там я проходил настоящий кастинг. Волновался, конечно, но прошел сразу, уверенно. В этой картине еще звучат две мои песни. Я их написал специально для фильма. Одна песня от имени отца, который забивает оленей и отдает детям их долю. Мужчине больно, что дети видят в оленях лишь материальную какую-то выгоду,  что они выбирают городской образ жизни, но в то же время он остается отцом, все равно их любит. И вот это я отразил в песне. И вторая песня – свадебная, такая торжественная, с напутствием молодым. В кадре поет артист, но моим голосом. Записывали песни в студии в Москве, а съемки проходили между Салехардом и Аксаркой. Многие сцены снимали в декорациях киностудии «Мосфильм» в Москве. К слову, на «Мосфильме» меня даже внесли в картотеку актеров, записали все данные, сфотографировали.

– Вы планируете сосредоточиться на актерской карьере?

– Не совсем. Я сам хочу снимать фильмы. Один фильм у меня уже есть, я назвал его «Утро охотника». Сейчас нашел оператора и пишу сценарий для другой картины. Буду снимать короткометражное кино о нас, о ненцах.

Справка «КМНСОБЗ-NEWS»

ФИО: Худи Евгений Варьевич

Регион: Ямало-Ненецкий автономный округ, село Яр-Сале

Деятельность: мастер народных промыслов, народный сказитель, певец, актер, режиссер